В поисках выхода из экономического кризиса не стоит забывать о поддержке отраслей, которые у нас традиционно сильны. Смысл разговоров о «нефтяном проклятии российской экономики» в мире мало кто понимает, зато много кто желал бы получить такое проклятие – в виде богатств и возможностей российских недр. О проблемах российского нефтегазового комплекса наш корреспондент побеседовал с Юрием Шафраником, прошедшим путь от слесаря-механика до министра, а сейчас – главой Союза нефтегазопромышленников России и профильного комитета ТПП РФ.

 – Юрий Константинович, как Вы оцениваете нынешнее положение дел в российском нефтегазовом секторе?

– Надо признать, что сырьевой цикл – его называют большим – закончился. Но мы об этом много раз предупреждали, говорили в том числе и на площадке Торгово-промышленной палаты, что десятилетка с 2000 по 2010 закончилась, и с 2010 по 2020 надо цену барреля нефти в среднем считать максимум в 80 долларов. Но поскольку первые годы были «хлебными», то, значит, следующие точно надо брать из расчета 50 долларов за баррель. А скачки вверх-вниз были, есть и будут. Есть циклика, какие-то международные вопросы. Сейчас, например, это связано с мировым финансовым капиталом. Уже в течение лет пятнадцати мировой финансовый рынок играет роль в ценообразовании большую, чем все страны ОПЕК, вместе взятые.

Вопрос в другом: а какая главная задача стоит перед нами в этот сложнейший период? Сформулирована она так – не сорвать, не снижать, не провалить инвестиционные программы наших компаний. И не ради самих компаний, и даже не ради добычи, а ради того, чтобы избежать негативного влияния на состояние нашей промышленности. Потому что инвестиционный проект компании – это завязка на трубы, дороги, транспорт, связь, материалы, людей. И как только ты в нефтегазовом бизнесе останавливаешь капвложения, то по этой цепочке идет соответствующая реакция.

Но все эти проекты должны существовать не только на словах. И если мы говорим о приоритете российского, значит, он должен быть. Я имею в виду поставки, обслуживание, сервис. Вот это главнейшая задача сегодняшнего дня. Она чрезвычайно непростая. Есть масса поводов для заказчика, нефтяника – взять и сократить такие программы. Но этого делать нельзя.

Что касается перспективы, то она мне видится так: этот сырьевой цикл завершился, а когда начнется новый, не будем гадать. По крайней мере не в ближайшие пять лет, это уверенно можно сказать. А значит, надо обеспечить эффективное развитие и собственных компаний, и экономики России при цене за баррель максимум в 50 долларов. Даже если будет завтра 90–100 долларов – а такое может быть, – то надо все равно рассчитывать на 50.

– Ваш коллега по Союзу нефтегазопромышленников Геннадий Шмаль говорил, что вообще у нефтяников нет слова «импортозамещение», а есть слово «импортонезависимость». А как обстоят у нас дела с производственной базой? Она позволяет нефтяникам перейти на российское оборудование?

– Вы знаете, как только об этом начинается разговор – что я, что Шмаль, – мы улыбаемся с сарказмом, а вообще, в душе хочется просто послать по-буровицки... К 90-му году у нас было почти по всем позициям не самое плохое оборудование. Некоторые образцы шли по-настоящему мирового качества, некоторые вторые-третьи, некоторые четвертые по позициям, но мы были почти всем обеспечены. Да, возможно, в чем-то отставали с электроникой, возможно, были какие-то еще проблемы. Но база-то была. И если «Уралмаш» раньше выпускал триста буровых в год – самых больших буровых, – а сегодня выпускает только тридцать пять, то это вопрос не к базе, а к тому, почему они сейчас не выпускают триста, причем с той ценой, по которой мы закупаем в Китае или где-то еще.

Надо, чтобы часть позиций были просто супер, часть позиций удовлетворительны, часть позиций на стыке с аналогами зарубежными, когда зарубежные лучше сегодня применить, чтобы получить лучший эффект. Но тогда нужно, чтобы по меньшей мере 30 процентов нашей продукции у нас покупали. Меня задевал, если грубо, то даже бесил разговор об интеграции в мировую экономику самой по себе. Хорошо, я всячески за интеграцию с первых дней, когда пошел из генерального директора в политику. Но, вообще, интеграция ради чего? Это инструмент для того, чтобы за твоей продукцией очередь стояла. То есть интеграция – это механизм, чтобы мы заработали лучше. А иначе уподобимся Украине, которая повторяет «интеграция, интеграция» и не думает над тем, с чем ты пойдешь на эту интеграцию? А у нас возможности огромные. Возможно, нас и не любят за эти возможности.

– Сейчас цена на нефть упала очень сильно. Приведет ли это к изменению работы самих нефтяников?

– Скажу так: в любом случае всех это заставляет работать с издержками. На самом деле ничего особенно страшного в этом нет, по идее, с ними всегда надо работать. И, как результат, будет эффективность. Ну а второе – это то, о чем мы уже говорили: даже в условиях низких цен на нефть нельзя бросать инвестиционные программы. Наш комитет планирует в течение этого года сделать несколько заседаний подряд на тему «трудной» нефти. Потому что для трудноизвлекаемых запасов надо создавать условия, которые позволяли бы вовлечь их в оборот. И еще надо иметь в виду, что эти запасы разные. Та же сланцевая нефть тоже трудноизвлекаемая. Поэтому точные формулировки здесь нужны не для бюрократии, а для дела. И по каждой из этих категорий нужно создать соответствующие условия.

У меня, например, до сих пор вызывает зависть тот эффект, который произвели в США сланцевые нефть и газ. С 90-х годов американцы поставили перед собой цель – обеспечить их эффективную добычу. Предпринимали разные меры и нащупали-таки верный путь. Причем дело было не только в новых технологиях. Главными стали экономические условия, которые они под это создали. И какой эффект получили: из импортера превратились в экспортера. Этому профессионально, по-хорошему можно позавидовать.

Но я еще раз подчеркну: дело не в нефтяниках, не в технологиях, а в экономических условиях. Поэтому если сейчас мы упустим то, что называем трудноизвлекаемыми углеводородами, то буквально через несколько лет просто потеряем объемы добычи. Потому что у нас большой объем запасов относится к категории тяжелых.

– А как должна измениться позиция государства по отношению к нефтяникам вот в этой ситуации?

– Я считаю, что на позицию государства по отношению к нефтяникам грех сильно жаловаться. В политическом руководстве, на мой взгляд, вполне понимают проблемы отрасли. С помощью государства в отрасли было сделано много хорошего. За полтора десятилетия мы сумели создать мощности, позволяющие в 2 раза увеличивать экспорт.

Что у нас явно не сумели сделать – это так откорректировать налоговое законодательство, чтобы был стимул для развития малых, средних и больших компаний. Так, если в Техасе из новой скважины 500 литров добывать выгодно, а у нас невыгодно и пять тонн, то это, наверное, выходит за рамки компетенций специалистов-нефтяников. Тем более что проблемы такого рода особенно обостряются с падением цены. Решим их – и не нужно много говорить о помощи, поддержке малого, среднего бизнеса. Не надо никого поддерживать. Мы все волевые и с характером. В нефтяную промышленность слабенькие не идут. Просто создайте условия, чтобы и у нас 500 литров добывать стало выгодно. И тогда начнут бурить. Будут рабочие места, тонны нефти, кубометры газа.

– И все же закончим нашу беседу, надеюсь, оптимистическим вопросом. Каковы перспективы российского нефтегазового комплекса?

– База у нас отличная, завидная. Многие вещи сделаны абсолютно верно. В силу расслабленности двух десятилетий и ложных ориентиров, ложных целей (не у нефтяников, а в государстве), конечно, мы потеряли многое из того, что имели даже к девяностому году. Но есть и примеры другого порядка. Потому что, повторяю, тот же Сургутнефтегаз без всяких команд и в девяностые, и в нулевые годы занимался целенаправленно российским машиностроением. А вообще, я сейчас не вижу каких-то серьезных испытаний. Да, нас будут проверять на прочность ценой, подходом, невозможностью взять дешевые кредитные ресурсы, к которым компании привыкли. Это сложно, тяжело, но преодолимо.

Владимир Савков

Журнал "Путеводитель российского бизнеса" №4(60) апрель 2016